Игорь Сосновский
Еще раз про футбол
Получил новогоднее поздравление от москвички Валентины
Владимировны Самойловой. В нем много теплых слов и пожелание:
"В мае исполнится шестьдесят лет нашей самой большой
Победы. Не пора ли главному редактору на страницах очень
любимого мной "ФиС” вспомнить о войне”.
И я стал вспоминать о войне. Как 22 июня ровно в четыре
часа Киев бомбили, нам объявили... Впрочем, объявили
значительно позже. А тогда я проснулся от глухих ударов,
сотрясавших наш маленький дом, и увидел родителей, стоявших
у серого прямоугольника окна. Мама взволнованно говорила:
"Это, наверное, на комбикормовом что-то взрывается”.
А папа молчал.
Мне было в то время восемь лет. Мы жили в Киеве на улице
Нагорная. № 13. А внизу, в минутах пятнадцати ходьбы
по крутому Нагорному переулку, располагалась Куреновка
с комбикормовом и другими заводами и стадионом "Спартак”,
на котором за неделю до этого я присутствовал на футбольном
матче и переживал за своего семнадцатилетнего двоюродного
брата и тезку Игоря, игравшего в команде хозяев июля…
Но все по порядку.
У моего отца было пять братьев. Старший из них умер
еще до войны. У него остались сыновья — Игорь и Петр
— и жена со странным именем Цецилия, работавшая продавщицей
в продуктовом магазине. Ей было трудно управляться с
двумя парнями. И они периодически воспитывались в нашей
семье. Причем, насколько мне помнится, воспитывать приходилось
лишь Игоря. Младший же на четыре года — Петенька, Петюнчик
— отличался примерным поведением. Рыженький, в конопушках,
он был похож на мать. А Игорь как и мой отец, имел серые
глаза и светлые волосы, которые стриг очень коротко.
Такую прическу он носил, потому что был футболистом.
И уроки в школе он пропускал, потому что был футболистом.
И не с теми ребятами дружил, потому что был футболистом.
И в семнадцать лет надумал жениться тоже, потому что
был футболистом.
Так во всяком случае считали тетя Цецилия и мои родители.
А ведь мой отец, как я уже рассказывал ("ФиС”, № 5 за
2000 год) был страстным поклонником футбола. Но увлечения
племянника не одобрял. Поскольку считал его чрезмерным,
вредящим всему остальному. У них даже случился разрыв.
И в то последнее мирное воскресное утро Игорь пришел
восстанавливать отношения.
Он зашел к нам по дороге на стадион "Спартак”, где днем
должна была состояться игра, и привел с собой девушку,
на которой намеревался жениться. Мои родители, по-видимому,
уже смирившиеся с неизбежным, пригласили их на обед.
А Игорь в благодарность предложил взять меня на футбол,
пообещав в целости и сохранности доставить обратно.
Сейчас, когда пишу эти строки, пытаюсь вспомнить невесту
Игоря, с которой бок о бок просидел все девяносто минут
того футбольного матча. И ничего не получается. Вместо
нее в памяти вдруг всплывает, казалось бы, давно забытое,
чудное лицо Лили Иванисовой, жившей на нашей одноэтажной,
окраинной улице. Она была старше меня на несколько лет
и я, наверное, был в нее влюблен. Но бескорыстно, поскольку
в мечтах рядом с ней видел не себя, а брата Игоря, перед
которым преклонялся, потому что он классно играл в футбол.
Спустя много лет, встретившись с Николаем Борисовичем
Махиней, легендарным нападающим, а затем столь же легендарным
защитником киевского "Динамо”, выступавшим за этот коллектив
с 1931 года, я спросил его: не помнит ли он довоенного
футболиста Игоря Сосновского. "Это были вы?” — удивился
собеседник. "Нет, мой двоюродный брат”. И тогда Николай
Борисович поведал мне, что после присвоения ему в 1940
году звания мастера спорта, он был приглашен участвовать
в просмотре молодых игроков из других команд с тем,
чтобы самых способных из них впоследствии попробовать
у себя в "Динамо”. Так вот, если не ошибается, среди
тех, кого взял на заметку, был и спартаковец Игорь Сосновский.
— А где сейчас обретается ваш тезка?
— В первые дни войны он добровольцем ушел на фронт.
И пропал без вести. В последний раз его видели в сентябре
сорок первого среди тех, кто держал оборону в Голосеево.
— В Голосеево было труднее всего! — со знанием дела
говорит Михаил, награжденный медалью "За оборону Киева”.
— Там погиб наш динамовский нападающий Иосиф Качкин.
Может быть ваш брат сражался рядом с ним?..
Возможно. Я этого не знаю. Да, признаться, особенно
и не старался узнать… А больше было некому. Отец вернулся
с войны инвалидом. Мама тяжело работала и ухаживала
за ним. А Цецилия? Петя? В сорок четвертом его призвали
в армию, он был танкистом и сложил голову под Будапештом…
В канун двадцатилетия Победы один мой сослуживец принес
газету со статьей, посвященной предстоящему празднику,
в которой, в частности, упоминался восемнадцатилетний
командир танка, заживо сгоревший в нем, так как не захотел
сдаться, превосходящим по силам врагам, и вел бой до
последнего. Произошло это при освобождении Будапешта,
звали же паренька Петр Сосновский.
— Не твой ли это родич? — поинтересовался сослуживец.
— Возможно, — ответил я.
Хотя тотчас почти на все сто процентов уверовал, что
речь в статье идет о моем брате. Стыдно сказать, но
это "почти” сохраняется до сей поры. То ли из нежелания
ворошить печальное прошлое, то ли по ленности, я так
и не узнал, точно стал ли рыженький, в конопушках маменькин
сыночек Петенька, Петюнчик Героем Советского Союза.
А как же тетя Цецилия?
Получив похоронку на Петю, она сошла с ума. Никак не
хотела поверить в случившееся. Совсем перестала спать,
поскольку боялась пропустить момент, когда принесут
письмо от Пети. Не от Игоря, пропавшего без вести, а
именно от Пети, на которого пришла "похоронка”.
Однажды, по настоянию мамы, я вместе с ней проведал
тетю в больнице для душевнобольных. На первых порах
она показалась мне вполне вменяемой, только безмерно
уставшей. Но затем вдруг возбудилась, стала бросаться
на людей и кричать, что приехал Петя, а его к ней не
пускают, санитару же, захотевшему ее увести, расцарапала
до крови лицо…
Вскоре после того нашего посещения тетя Цецелия умерла.
Игорь СОСНОВСКИЙ
|