Из дневника психолога
Рудольф Загайнов
Послесловие к Олимпиаде

Как мы и обещали в прошлом номере, продолжаем публикацию "Дневника психолога”. На сей раз Р.М. Загайнов делится впечатлениями об Олимпийских играх в Афинах, где он работал психологом российской сборной.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Если рай и существует, то он, теперь я уверен в этом, должен быть похож на Олимпийскую деревню. Здесь для тебя все — и круглосуточная столовая, и медицинский центр, и концертные площадки, и роскошные спортсооружения, включая открытый бассейн, и тысячи улыбок волонтеров, обслуживающих нас и готовых бегом выполнять любую просьбу. И эти же люди, грустные, уже почти не улыбающиеся в последние дни нашего пребывания здесь. Запомнил навсегда эту сцену. Наши волонтеры, paботающие в корпусах российской делегации, стояли в кружочке и о чем-то шептались. И, увидев меня, одна из них сказала: "Рудольф Максимович, нужна ваша помощь!”
— Что случилось? — встревожился я.
— Олимпиада кончается, — со слезами в голосе произнесла она.
...Смущают только вид колючей проволоки по всему периметру деревни и солдаты с автоматами в руках через каждые сто метров.
А может быть, и там, в настоящем раю, также натянута колючая проволока, чтобы защитить обитателей рая от всех тех, кто туда не попал, не прошел по конкурсу, и кто жаждет не искупить свои земные грехи, а, наоборот приумножить их и по возможности испортить жизнь тем, кто честно прожил свой век на Земле и наконец-то здесь, в раю, свободен от ежедневного общения с грешниками, лжецами, преступниками.
"Вряд ли я напишу там, на Олимпиаде в Афинах, что-нибудь. Будет не до этого”, — отвечал я своим друзьям, первым прочитавшим дневник психолога о моей работе на Играх в Солт-Лейк-Сити. Но в первый же день пребывания здесь произошли две встречи, после которых я поменял свои планы.
— Галочка! — с радостным удивлением воскликнул я. Она стояла передо мной, и я рассматривал ее форму и слово "Казахстан” на груди.
И спросил: "При чем здесь Казахстан?”
— Не попала в российскую команду, — ответила она, — и они сразу пригласили. И многие наши спортсмены поступили так же. Лицо ее стало серьезным, и в глазах появилась собранность. И она спросила:
— А если я попаду в финал, вы поможете мне?
— Конечно! — сразу ответил я.
— Поможете человеку из другой команды? — почему-то повысив голос, спросила она.
— А почему нет? — ответил я.
Но она молчала и пристально, изучающе смотрела мне прямо в глаза.
... Я шел к своему дому, к "нашим”, и шаг мой становился все более медленным. Эмоции неожиданной встречи стихли, и моя сознательная сфера взяла инициативу в свои руки.
Есть дружба и личное между людьми, и это не предается. Но есть и другое и тоже очень значимое — официальные отношения, в которые ставит людей, даже самых близких, сама жизнь. Это Олимпийские игры, и более двухсот государств послали сюда своих сыновей и дочерей, а также тех, кто будет помогать им в их жестоких сражениях, и ты — один из них.
"И парень тот, он тоже здесь, — звучала в моих ушах песня Владимира Высоцкого, — среди стрелков из "Эдельвейс”, их надо сбросить с перевала”. Песня об альпинистах, вместе бравших до войны эту вершину, а теперь обязанных стрелять друг в друга.
Я все больше замедлял свой шаг, представлял, как я в нашей красно-белой форме сборной России вхожу в дом, населенный людьми в темно-синей форме делегации Казахстана, и с каждой секундой казалось мне это противоестественным и даже кощунственным, нечестным, предательским, невозможным. Никто бы не понял меня — ни они, ни наши.
Появились и другие мысли: как легко, оказывается, развести людей по разные стороны баррикад, стоит только одеть их в разные одежды и дать им в руки разные флаги.
И вдруг подозрения в адрес моего всегда любимого спорта вышло на ведущее место в строю переполнявших меня в данную секунду мыслей и чувств. Он-то, а я жизнь свою прожил в нем, в моем спорте, всегда был для меня вне критики и подозрений, был эталоном отношений между людьми, был эталонной моделью жизни.
И понял я, что к Гале я даже не подойду, когда увижу ее в той же столовой. Что-то очень серьезное вмешалось сейчас в сферу моей души, моего внутреннего мира.
"Родина послала тебя сюда в Афины! — слышал я чей-то голос внутри себя, — Родина красиво одела тебя. И никто не допрашивал тебя на партсобрании, не предашь ли ты ее интересы? Нет, тебе там, еще в Москве, вручили аккредитацию и авиабилет, тебя хорошо встретили и привезли сюда, в Олимпийскую деревню. Т е б е п о в е р и л и, н а т е б я н а д е ю т с я, т е б я ж д у т с П о б е д о й!”.
Итак, решение принято, нелегкое решение. Никогда и никому не отказывал я в помощи. Считал это профессиональным преступлением. Но не в такой ситуации… И я перешел ко второму "вопросу”. Еще одна встреча состоялась сегодня.
После ужина я взял мороженое и, как ребенок, в одиночестве получал удовольствие. И увидел женщину, завершившую такую же процедуру с мороженым и направляющуюся ко мне.
— Моя любимая команда прибыла? — спросила она, и я узнал ее. Мария Иткина! В свое время сильнейшая бегунья мира на четыреста метров, всю жизнь представлявшая Белоруссию.
— А Анатолий Колесов приехал? — спросила она и пояснила: — Это мой любимый спортсмен!
— Он здесь, — ответил я, — идемте к нам, я уверен: все будут рады Вас видеть.
Мы шли плечом к плечу, я — в красно-белой, а она — в зеленой форме. Улыбки ушли с наших лиц. Она сорок лет назад, на Токийской олимпиаде 1964 года, проиграла главный старт своей жизни и теперь спрашивала меня, психолога:
— Рудольф, а вы смогли бы мне помочь тогда? Я лидировала за сто метров до финиша с отрывом в десять метров! И ... остановилась, кончились силы.
— Тяжело пережили тогда?
— Не то слово. Я заболела и долго не могла прийти в себя, не могла простить себе.
Страдание видел я на ее лице в эти секунды.
— Машенька, я бы после полуфинала прежде всего изолировал бы вас и не оставлял бы вас одну до самого финала. Отключил бы вас и дал бы вам максимум энергии, что я и делаю с теми, кого опекаю. Скорее всего, вы не восстановились и вам не хватило нервной энергии на финальные четыреста метров.
— Может быть, — тихо ответила она.
Мы шли и молчали. Мы — представители сборной СССР, непобедимой в прошлом команды, — шли каждый к своему новому дому, я — к российскому, она — к белорусскому.
— Так зайдем к нам? — спросил я.
Она не отвечала, думала о своем. Потом твердо, как бы приняв серьезное решение, ответила.
— Нет, Рудольф, пожалуй, я не пойду.
Поцеловала меня и пошла обратно. Я смотрел ей вслед, не зная, что делать мне сейчас. Было одно — ощущение бессилия. И еще было понимание трагизма происшедшего с моей страной.
Вот и подошел к концу мой первый день Олимпиады в Афинах. Был он нелегким.

Из записных книжек
Прочел высказывание Нормана Джуисона, режиссера фильма "Иисус Христос — суперзвезда”: "Надо б ы т ь, а н е и г р а т ь! В зеркале надо видеть образ того, кого вы играете, а не себя!” И подумал: "А можно ли сыграть хорошего психолога? Или надо им быть? Иногда я думаю, что и г р а ю р о л ь п с и х о л о г а. В жизни я много хуже.

Вероятно, путь совершенствования личности начинается с о б р е т е н и я в н у т р е н н е г о м и р а. О Махатме Ганди сказано: "Обретя внутренний мир, он излучал его на окружающих”. Значит решать такую задачу может только тот, кто имел (обрел!) свой внутренний мир. Вот чем должен заниматься человек с утра до вечера, изо дня в день, из года в год. Работа, не имеющая предела, как горизонт.

И ДНИ ПОСЛЕДНИЕ
— Что вы хотите от своей дочери? — с этого вопроса начал я беседу с отцом девятилетней девочки, уже три года профессионально, то есть практически ежедневно, играющей в теннис.
Только вчера я вернулся из Афин, еще не отошел от пережитого. К тому же встреча была навязана одним из тех, кому я не мог отказать, и потому свои слова я произнес излишне жестко. Но было ощущение, что на этот тон я получил моральное право и потому не стал извиняться.
— Хочу сделать ее великой спортсменкой, — серьезно и тихо ответил он.
— А ее вы спросили? Хочет ли она? — продолжал я допрос.
— Очень! — и он улыбнулся. Но я не улыбнулся в ответ.
— Через час в этот кабинет войдет Алексей Бондаренко — наш гимнаст, заслуженный мастер спорта. Так вот, он чуть не погиб на Олимпийских играх.
— Да, я знаю, видел по телевизору. Но это же не гимнастика, а теннис.
— А теперь о теннисе, — прервал я его. — Алекс Богомолов, которого я опекаю пять лет, недавно потерял сознание в пятом сете, и прямо на корте ему ставили капельницу. Еле спасли. Дело было в Майами, на солнце пятьдесят градусов.
Он молчал.
...В пять утра Алексей Бондаренко разбудил меня — пришел прощаться. Мы шли по улицам затихшей Олимпийской деревни, и Леша говорил, говорил, а я только слушал и думал о себе.
Это я готовил его к этому прыжку, прыжку невероятной сложности — два сальто вперед с поворотом. Это был его последний шанс что-то выиграть на этих Играх. И я говорил ему (в автобусе мы всегда сидели рядом):
— Слушай меня внимательно! Ты в 14 лет переехал из Казахстана в Москву! Потом перевез родителей, купил им квартиру! Ты — великий человек! Но теперь ты можешь сделать это для себя?
Он слушал с опущенной головой и ничего не отвечал. А потом их построили в коридоре — финалистов, сильнейших в этом виде гимнастического многоборья — в прыжках.
— Прыгаю первым, — сказал мне Леша.
— Ну и хорошо, — ответил я.
Их построили, и они пошли. И вдруг Леша покинул строй и вернулся ко мне. И протянул руку. Молча. Не взглянув мне в лицо. И крепко пожал.
Он шел во-банк — это было видно по его разбегу. И потом Алексей Немов скажет мне: "Хорошо, что Леха такой легкий. Был бы у него мой вес, ему бы каюк, позвоночник бы не выдержал”.
... В семь часов я уложил его, сделал ему "наш” сеанс, и он заснул. А я пошел в столовую. Пил чай и думал о том же, о себе. Ведь это я готовил его к этому прыжку, повторял я себе, и он мог оказаться смертоносным. Говорил ему все те слова, которым верил спортсмен и благодаря которым он подчинял себе свой инстинкт самосохранения, заглушал сигналы страха. "Имею ли я право так делать свою работу?” — спрашивал я себя. И кто будет судить меня? Да, весь спорт построен на призыве спортсмена к подвигу, к сверхотдаче, к сверхриску. И слабоволие в спорте непозволительно, а проявление страха презираемо. Спорт и страх — понятия несовместимые. Вероятно, именно здесь и пролегает граница отбора в большом спорте. Среди обычных людей остаются все те, кто оказался неспособным побеждать страх, и ничего позорного в этом нет — надо признать это. А туда, в среду избранных, имеют допуск-пропуск только особые люди — все те, а их подавляющее меньшинство, кто способен на это высшее проявление — на способность своей воли побеждать страх, как уже говорилось ранее, "держать стресс”!
И именно в эту минуту я сказал себе эти слова: "Ты шел на преступление, ты не имеешь права этим заниматься, с этой работой пора заканчивать!”
... И снова вспоминал Лешу, нашу последнюю прогулку, фрагменты его монолога.
— ...Рудольф Максимович, стать олимпийским чемпионом — мечта всей моей жизни. Но боюсь, она никогда не осуществится.
— ...Рудольф Максимович, теперь я буду иначе работать, вообще без выходных. Нет, выходные будут, но в это воскресенье будет кросс, в следующее — бассейн.
— ...Только плохо, что нет любимой девушки. Хочу, чтобы было ради кого!
— ...Боюсь только одного, чтобы сердце не остановилось во время тренировки. Потому что жизнь люблю.
— ...А знаете, что было с этим прыжком? Бегу, в мыслях ловлю приземление, и вдруг как будто копье вонзилось в спину. И потерял сознание.
— …И папа потерял сознание, когда увидел, что меня на носилках уносят. Знаете, что родители мне сказали? Что живут только ради меня. Но я перевез их в Москву, можно сказать, сыновний долг выполнил. Да, Рудольф Максимович?
— Да, ты — молодец!
И последний его звонок: "Я в самолете. Я вам подарок купил. Я вас встречу в Москве”.
... И мой звонок ему в конце сентября.
— Лешенька, что делаешь?
И пауза в ответ. И затем вяло произнесенные слова:
— Ничего не делаю.
— А как родители?
— Недовольны мной.
— Режим не нарушаешь?
— Немножко.
И забыл я о том последнем дне пребывания Леши в Олимпийской деревне. Забыл о словах, сказанных себе в том разговоре с самим собой. И вновь услышал в своем голосе ту свою волю и веру в себя, в свое могущество, а все вместе это было совсем другое — чувство долга перед человеком, ставшим столь близким, родным.
— Вот что, Леша! Я выезжаю к тебе через неделю. С сегодняшнего дня ты начинаешь одночасовую зарядку! Составь план вплоть до Пекина. Я буду на всех твоих тренировках!
И уже другим тоном он ответил: "Я мечтаю об этом!”
... А потом я звонил всем тем, с кем договорились работать до Пекинской олимпиады, и было то же самое — сомнения, депрессия, неверие в себя, в душе болото безвременья. И всем я говорил, а точнее, кричал в телефонную трубку:
— Ты почему в себя не веришь? Ты почему бездельничаешь? До Олимпийских игр осталось меньше четырех лет!
И, к счастью, в ответ слышал то, что хотел услышать. А в записную книжку вписал такие слова: "Самые опасные — первые месяцы после Олимпиады, когда спортсмен не знает, как найти новую мотивацию, как вернуть все то лучшее, что всегда отличало его великую личность, сегодня временно ослабевшую, остывшую”.
Хватит философствовать, жалеть себя, думать только о себе. Именно сейчас — время твоей настоящей работы. "Ты нужен” — два великих слова!

* * *

... И пошел к зеркалу и стал изучать свои глаза — главное оружие психолога.
"Вы не потухли окончательно?” — спрашивал я их и улыбался, старательно улыбался и боялся не увидеть блеска в своих глазах, который обычно включает в глазах человека его улыбка.
Глаза психолога всегда, чтобы ни случилось, должны говорить человеку:
Я т е б я л ю б л ю!
Я п р е к р а с н о о т н о ш у с ь к т е б е!
С к а ж и, ч т о я м о г у д л я т е б я с д е л а т ь?

Из записных книжек

Включил приемник и услышал великую музыку Дунаевского к кинофильму "Дети капитана Гранта”. И пронзила мысль (почему-то), что пора уступать им дорогу. Хотя уступать некому. Место уступать некому, а дорогу уступить, вероятно, надо. Но никто не дышит в спину, а может быть, и нет там, на моей дороге, никого. На жестоко трудной дороге.
Продолжение следует